xxxxxxx

Стих об уверении Фомы

Глубину Твоих ран открой мне,

Кровь за кровь и тело за тело,

Покажи пронзенные руки —

И мы будем пить от чаши;

Сквозные раны ладоней,

Блаженны свидетели правды,

Просветы любви и боли.

Но меня Ты должен приготовить.

Я поверю до пролития крови,

В чуждой земле Индийской,

Но Ты утверди мою слабость:

Которой отцы мои не знали,

Блаженны, кто верует, не видев,

В чуждой земле Индийской,

Но меня Ты должен приготовить.

Далеко от родимого дома.

Дай коснуться отверстого

в чуждой земле Индийской

Сердца, копье войдет в мое тело,

дай осязать Твою тайну,

копье пройдет мое тело,

открой муку Твоего Сердца,

копье растерзает мне сердце.

сердце Твоего Сердца.

Ты назвал нас Твоими друзьями,

Ты был мертв и вот жив вовеки,

и мы будем пить от чаши,

в руке Твоей ключи ада и смерти;

и путь мой на восход солнца,

блаженны, кто верует, не видев,

к чуждой земле Индийской,-

но я ни с кем не поменяюсь.

И все, что смогу я припомнить

Что я видел, то видел,

в немощи последней муки:

и что осязал, то знаю:

сквозные — раны — ладоней

копье проходит до Сердца

и бессмертно — пронзенное —

и отверзает его навеки. Сердце.

x x x

Он сказал им: довольно.

Лука. 22:38

Что нам делать, Раввуни, что нам делать?

Пять тысяч взалкавших в пустыне --

а у нас только две рыбы,

а у нас только пять хлебов?

Но Ты говоришь: довольно --

Что нам делать в час посещенья,

где престол для Тебя, где пурпур?

Только ослица с осленком

да отроки, поющие славу.

Но Ты говоришь: довольно --

Иерей, Иерей наш великий,

где же храм, где злато и ладан?

У нас только горница готова

и хлеб на столе, и чаша.

Но Ты говоришь: довольно --

Что нам делать, Раввуни, что нам делать?

На Тебя выходят с мечами,

а у нас два меча, не боле,

и поспешное Петрово рвенье.

Но Ты говоришь: довольно --

А у нас -- маета, и морок,

и порывы, никнущие втуне,

и сознанье вины неключимой,

и лица, что стыд занавесил,

и немощь без меры, без предела.

Вот что мы приносим, и дарим,

и в Твои полагаем руки.

Но Ты говоришь: довольно --

xxxxxxxxxx

Стих о святой Варваре

Диоскор говорит к Варваре,

к дочери обращает слово:

— Варвара, дочь моя, Варвара,

я велю рабам выстроить башню.

У самого берега моря

башню для твоего девства.

Рабы мои выстроят башню

по мысли своего господина.

Два окна они в башне устроят,

одно — на сушу и одно — на море:

одно — во славу богов суши,

одно — во славу богов моря.

Таков приказ господина,

смерть — кара за ослушанье.

— Диоскор, Диоскор, отец мой,

что увижу я в окна башни?

— В окно ты увидишь сушу,

в другое увидишь море.

Косны устои суши,

буйны пучины моря.

Род приходит, и род проходит,

но земля и море — вовеки;

что было, то и будет вечно,

и нет нового под солнцем.

— Диоскор, Диоскор, отец мой,

что увижу я в окна башни?

— Большие звери терзают малых

на суше и в пучине моря;

кривого прямым не сделать,

и человек — злее зверя.

Сердца людей — жёсткие камни,

и слава Кесаря — над миром.

Рука его легла на сушу,

другая рука — на море.

— Диоскор, Диоскор, отец мой,

что услышу я в окна башни?

— Услышишь, как поют на свадьбе,

услышишь, как воют над гробом.

Богатый и бодрый пляшет,

убогий и хворый плачет.

Голос сильного — грозен,

голос слабого — робок.

Голос Кесаря — над миром,

и никто ему не прекословит. —

Диоскор уехал из дома,

в доме — дочь его Варвара.

— Рабы отца моего Диоскора,

примите от меня ласку.

Я накормлю вас досыта

и сама послужу вам на пире,

я сама вам ноги омою

и вынесу отборные яства;

после отпущу вас на волю

на четыре стороны света.

Только сотворите мне милость,

три окна мне устройте в башне,

во имя Отца и Сына

и Господа Святого Духа. —

Диоскор в дом свой вернулся

и на третье окно дивится:

— Варвара, дочь моя, Варвара,

что в третье окно ты видишь?

— Я вижу в рубище славу

и свет — в темнице непроглядной.

Рабы ликуют в оковах,

и дитя смеётся под розгой.

До крови, до кости, до боли,

до конца и без конца — радость.

И земля, и море проходит,

но любовь пребывает вовеки.

— Варвара, дочь моя, Варвара,

что в третье окно ты видишь?

— Я вижу лицо Друга

за сквозными просветами ставней:

на челе Его — кровавые росы,

и в кудрях Его — влага ночи.

Голова Его клонится тяжко,

и нет ей на земле покоя.

Я отворила Ему сердце,

я вкусила от ломимого хлеба.

— Варвара, дочь моя, Варвара,

что в третье окно ты слышишь?

— Я слышу, как поёт дева

в руках мучителей, в темнице:

отнята её земная надежда,

и Жених её с нею навеки.

И никто не научится песни,

что поют перед престолом Агнца;

кто однажды её услышал,

пойдёт за нею навеки.

— Варвара, дочь моя, Варвара,

меч мой творит Кесаря волю.

Моею отцовскою рукою

сотворю я Кесаря волю.

— Да будет воля Отца и Сына

и Господа Святого Духа!

XXXXXXXXX

БЛАГОВЕЩЕНИЕ

Вода, отстаиваясь, отдает

осадок дну, и глубина яснеет.

Меж голых, дочиста отмытых стен,

где глинян пол и низок свод; в затворе

меж четырех углов, где отстоялась

такая тишина, что каждой вещи

возвращена существенность: где камень

воистину есть камень, в очаге

огонь -- воистину огонь, в бадье

вода -- воистину вода, и в ней

есть память бездны, осененной Духом,--

а больше взгляд не сыщет ничего,--

меж голых стен, меж четырех углов

стоит недвижно на молитве Дева.

Отказ всему, что -- плоть и кровь; предел

теченью помыслов. Должны умолкнуть

земные чувства. Видеть и внимать,

вкушать, и обонять, и осязать

единое, в изменчивости дней

неизменяемое: верность Бога.

Стоит недвижно Дева, покрывалом

поникнувшее утаив лицо,

сокрыв от мира -- взор, и мир -- от взора;

вся сила жизни собрана в уме,

и собран целый ум в едином слове

молитвы.

Как бы страшно стало нам,

когда бы прикоснулись мы к такой

сосредоточенности, ни на миг

не позволяющей уму развлечься.

Нам показалось бы, что этот свет

есть смерть. Кто видел Бога, тот умрет,--

закон для персти.

Праотец людей,

вкусив и яд греха, и стыд греха,

еще в Раю искал укрыть себя,

поставить Рай между собой и Богом,

творенье Бога превратив в оплот

противу Бога, извращая смысл

подаренного чувствам: видеть все --

предлог, чтобы не видеть, слышать все --

предлог, чтобы не слышать; и рассудок

сменяет помысл помыслом, страшась

остановиться.

Всуе мудрецы

об адамантовых учили гранях,

о стенах из огня, о кривизне

пространства: тот незнаемый предел,

что отделяет ум земной от Бога,

есть наше невнимание. Когда б

нам захотеть всей волею -- тотчас

открылось бы, как близок Бог. Едва

достанет места преклонить колена.

Но кто же стерпит, вопрошал пророк,

пылание огня? Кто стерпит жар

сосредоточенности? Неповинный,

сказал пророк. Но и сама невинность

с усилием на эту крутизну

подъемлется.

Внимание к тому,

что плоти недоступно, есть для плоти

подобье смерти. Мысль пригвождена,

и распят ум земной; и это -- крест

внимания. Вся жизнь заключена

в единой точке словно в жгучей искре,

все в сердце собрано, и жизнь к нему

отхлынула. От побелевших пальцев,

от целого телесного состава

жизнь отошла -- и перешла в молитву.

Колодезь Божий. Сдержана струя,

и воды отстоялись. Чистота

начальная: до дна прозрачна глубь.

И совершилось то, что совершилось:

меж голых стен, меж четырех углов

явился, затворенную без звука

минуя дверь и словно проступив

в пространстве нашем из иных глубин,

непредставимых, волей дав себя

увидеть,-- тот, чье имя: Божья сила.

Кто изъяснял пророку счет времен

на бреге Тигра, в огненном явясь

подобии. Кто к старцу говорил,

у жертвенника стоя. Божья сила.

Он видим был -- в пространстве, но пространству

давая меру, как отвес и ось,

неся в себе самом уставы те,

что движут звездами. Он видим был

меж голых стен, меж четырех углов,

как бы живой кристалл иль столп огня.

И слово власти было на устах,

неотвратимое. И власть была

в движенье рук, запечатлевшем слово.

Он говорил. Он обращался к Ней.

Учтивость неба: он Ее назвал

по имени. Он окликал Ее

тем именем земным, которым мать

Ее звала, лелея в колыбели:

Мария! Так, как мы Ее зовем

в молитвах: Благодатная Мария!

Но странен слуху был той речи звук:

не лепет губ, и языка, и неба,

в котором столько влажности, не выдох

из глуби легких, кровяным теплом

согретых, и не шум из недр гортани,--

но так, как будто свет заговорил;

звучание без плоти и без крови,

легчайшее, каким звезда звезду

могла б окликнуть: "Радуйся, Мария!"

Звучала речь, как бы поющий свет:

"О, Благодатная -- Господь с Тобою --

между женами Ты благословенна --"

Учтивость неба? Ум, осиль: Того,

Кто создал небеса. Коль эта весть

правдива, через Вестника Творец

приветствует творение. Ужель

вернулось время на заре времен

неоскверненной: миг, когда судил

Создатель о земле Своей: "Добро

зело",-- и ликовали звезды? Где ж

проклятие земле? Где, дочерь Евы?

И все легло на острие меча.

О, лезвие, что пронизало разум до

сердцевины. Ты, что призвана:

как знать, что это не соблазн? Как знать,

что это не зиянье древней бездны

безумит мысль? Что это не глумленье

из-за пределов мира, из-за грани

последнего запрета?

Сколько дев

языческих, в чьем девстве -- пустота

безлюбия, на горделивых башнях

заждались гостя звездного, чтоб он

согрел их холод, женскую смесив

с огнем небесным кровь; из века в век

сидели по затворам Вавилона

служанки злого таинства, невесты

небытия; и молвилась молва

о высотах Ермонских, где сходили

для странных браков к дочерям людей

во славе неземные женихи,

премудрые,-- и покарал потоп

их древний грех.

Но здесь -- иная Дева,

в чьей чистоте -- вся ревность всех пророков

Израиля, вся ярость Илии,

расторгнувшая сеть Астарты; Дева,

возросшая под заповедью той,

что верному велит: не принимать

языческого бреда о Невесте

превознесенной. Разве не навек

отсечено запретное?

Но Вестник

уже заговорил опять, и речь

его была прозрачна, словно грань

между камней твердейшего, и так

учительно ясна, чтобы воззвать

из оторопи ум, смиряя дрожь:

"Не бойся, Мариам; Ты не должна

страшиться, ибо милость велика

Тебе от Бога".

О, не лесть: ни слова

о славе звездной: все о Боге, только

о Боге. Испытуется душа:

воистину ли веруешь, что Бог

есть Милостивый? -- и дает ответ:

воистину! До самой глубины:

воистину! Из сердцевины сердца:

воистину! Как бы младенца плач,

стихает смута мыслей, и покой

нисходит. Тот, кто в Боге утвержден,

да не подвижется. О, милость, милость,

как ты тверда.

И вновь слова звучат

и ум внимает:

"Ты зачнешь во чреве,

И Сын родится от Тебя, и дашь

Ему Ты имя: Иисус -- Господь

спасает".

Имя силы, что во дни

Навиновы гремело. Солнце, стань

над Гаваоном и луна -- над долом

Аиалон!

"И будет Он велик,

и назовут Его правдиво Сыном

Всевышнего; и даст Ему Господь

престол Давида, пращура Его,

и воцарится Он над всем народом

избрания, и царствию Его

конца не будет".

Нет, о, нет конца

отверстой глуби света. Солнце правды,

от века чаянное, восстает

возрадовать народы; на возврат

обращена река времен, и царство

восстановлено во славе, как во дни

начальные. О, слава, слава -- злато

без примеси, без порчи: наконец,

о, наконец Господь в Своем дому --

хозяин, и сбываются слова

обетований. Он приходит -- Тот,

чье имя чудно: Отрок, Отрасль -- тонкий

росток процветший, царственный побег

от корня благородного; о Ком

порой в загадках, а порой с нежданным

дерзанием от века весть несли

сжигаемые вестью; Тот, пред Кем

в великом страхе лица сокрывают

Шестикрылатые --

Но в тишине

неимоверной ясно слышен голос

Отроковицы -- ломкий звук земли

над бездной неземного; и слова

текут -- студеный и прозрачный ток

трезвейшей влаги: Внятен в тишине,

меж: голых стен, меж четырех углов

вопрос:

"Как это будет, если Я

не знаю мужа?"

-- Голос человека

пред крутизной всего, что с человеком

так несоизмеримо. О, зарок

стыдливости: блюдут ли небеса,

что человек блюдет? Не пощадит --

иль пощадит Незримый волю Девы

и выбор Девы? О, святой затвор

обета, в тесноте телесной жизни

хранимого; о, как он устоит

перед безмерностию, что границ

не знает? Наставляемой мольба

о наставлении: "как это будет?" --

Дверь мороку закрыта. То, что Божье,

откроет только Бог. На все судил

Он времена: "Мои пути -- не ваши

пути". Господне слово твердо. Тайну

гадания не разрешат. Не тем,

кто испытует Божий мрак, себя

обманывая сами, свой ответ

безмолвию подсказывая, бездне

нашептывая,-- тем, кто об ответе

всей слезной болью молит, всей своей

неразделенной волей, подается

ответ.

И Вестник говорит, и вновь

внимает Наставляемая, ум

к молчанию понудив:

"Дух Святой --

тот Огнь живой, что на заре времен

витал над бездной, из небытия

тварь воззывая, возгревая вод

глубь девственную,-- снидет на Тебя;

и примет в сень Свою Тебя, укрыв

как бы покровом Скинии, крыла

Шехины простирая над Тобой,

неотлучима от Тебя, как Столп

святой -- в ночи, во дни -- неотлучим

был от Израиля, как слава та,

что осияла новозданный Храм

и соприсущной стала, раз один

в покой войдя,-- так осенит Тебя

Всевышнего всезиждущая сила".

О, сила. Тот, чье имя -- Божья сила,

учил о Силе, что для всякой силы

дает исток. Господень ли глагол

без силы будет? Сила ль изнеможет

перед немыслимым, как наша мысль

изнемогает?

Длилось, длилось слово

учительное Вестника -- и вот

что чудно было:

ангельская речь--

как бы не речь, а луч, как бы звезда,

глаголющая -- что же возвещала

она теперь? Какой брала пример

для проповеди? Чудо -- о, но чудо

житейское; для слуха Девы -- весть

семейная, как искони ведется

между людьми, в стесненной теплоте

плотского, родового бытия,

где жены в участи замужней ждут

рождения дитяти, где неплодным

лишь слезы уготованы. И Дева

семейной вести в ангельских устах

внимала -- делу силы Божьей.

"Вот

Елисавета, сродница Твоя,

бесплодной нарицаемая, сына

в преклонных летах зачала; и месяц

уже шестой ее надеждам".

Знак

так близок для Внимающей, да будет

Ей легче видеть: как для Бога все

возможно -- и другое: как примера

смирение -- той старицы стыдливо

таимая, в укроме тишины

лелеемая радость -- гонит прочь

все призраки, все тени, все подобья

соблазна древнего. Недоуменье

ушло, и твердо стало сердце, словно

Господней силой огражденный град.

И совершилось то, что совершилось:

как бы свидетель правомочный, Вестник

внимал, внимали небеса небес,

внимала преисподняя, когда

слова сумела выговорить Дева

единственные, что звучат, вовеки

не умолкая, через тьму времен

глухонемую:

"Се, Раба Господня;

да будет Мне по слову Твоему".

И Ангел от Марии отошел.